Лидия Григорьева — поэт, эссеист и фотохудожник. Родилась на Украине. Детство провела на Крайнем Севере. Школу закончила в Луганске, а университет в Казани. Многие годы живет в Москве и Лондоне. Член СП СССР (1984), Международного ПЕН-клуба (1999) и др.

Автор многих поэтических книг, романов в стихах, книги избранных стихотворений и поэм «Вечная тема» (2013), получившей диплом «Книга года» на международной книжной ярмарке в Москве. Автор фотоальбома «Венецианские миражи» (2011) и книги эссе «Англия — страна Советов» (2008). Книга эссе «Сады земные и небесные» и роман в стихах «Русская жена английского джентльмена» (2017) были представлены на лондонской книжной ярмарке и на книжном фестивале на Красной плпщади. Книга избранных стихотворений Лидии Григорьевой на английском языке “Shards from the Polar Ice” — «Осколки полярного льда» (Selected poems, Translated by John Farndon) была номинирована на три британские литературные премии. В 2019 году вышли книги четверостиший «Стихи для чтения в смартфоне» (СПб) и «Любовь в плохую погоду» (Омск), книга трехстиший «Степной трилистник» и книга прозы «Пять рассказов» (Москва). Лауреат нескольких литературных премий. Создатель синтетических жанров «фото- и кинопоэзии». Кинопоэма Лидии Григорьевой «Иерусалим сада моего» была представлена на конгрессе «Литература и кино» в подмосковных Соснах. Кинопоэма «Кандинский Океан» получила Диплом кинофестиваля Ирида (SIFFA) в Сочи (2018) «За визуализацию поэтического текста». Книга «Термитник — роман в штрихах» (СПб, 2020) открывает собой серию сверхкоротких, остросюжетных текстов, с яркими персонажами и современными реалиями. Публикуемые микроповести — это «штрихи» из следующего, второго тома «Термитник New».

Из романа в штрихах «ТЕРМИТНИК NEW»

Русская шпионка

— Она сумасшедшая! Представляешь, она просто так не может! Ей обязательно по любви нужно!
— Ну так полюби её!
— А когда? Разьезжаемся же скоро. Заканчивается семинар.
— Ну, она, как оказалось, и дружить тут со всеми собралась. Не понимает, что все мы сьехались на время из разных городов и даже стран. Какая тут дружба, одни деловые контакты. Какая любовь — случайные связи без особых последствий.
— Не скажи. Сладкая парочка — Джессика с Адамом — три года назад именно здесь впервые в койку упали. А теперь у них своя лаборатория прямо тут, в Голландии. Она ему кредиты за оборудование помогла выплатить. И он наконец-то реально воплотил свои светодиодные разработки. А она монетизировала их. И до сих пор, обрати внимание, пожирают друг друга глазами. Он все ещё коленки ей поглаживает во время заседаний.
— И есть за что! Поощрительные ласки. Ты доклад ее слышал? Они претендуют на нобелевскую номинацию по физике! При ее-то фамильных связях возможно всё.
— Слушай, почему в этом конгресс-центре в мужском туалете одна кабинка всегда словно намертво заколочена? Перерыв уже заканчивается. Дай-ка я дерну все же за ручку. Ого… кто это? Звони, звони в полицию. Или нет, сначала медикам! У них в этой стране на всё один номер… 112 кажется…
— Как она тут оказалась? Подслушивала? Русская шпионка? Или ждала кого-то? Может у нее тут свидание с кем-то было? Мы бы все ушли, а она…
—  Ну, да. Не хотел тебе говорить, но я видел, как она ночью выходила из номера Адама, когда Джессика улетела на день к больной матери.
—  Что ж ты молчал-то! Смотри, в себя пришла… ну теперь уж ее спросят обо всем, где надо, что она делала на этом научном конгрессе, не имея даже научной степени!
—  Ну ты и мстительный! «Так не доставайся же ты никому!» Тут что-то не то. Опять скажут эти русские учёные свой «новичок» применили.
—   И не смешно даже. Врачи, смотри, уже приехали. Пойдём доклады слушать. Гляди, она уже и глаза открыла.
—  Говорю же, сумасшедшая… любовь ей подавай! Вот прям разбежался!

Герман и Лиза

«А вот и я!» — сказал Герман и прошёл в комнату, не снимая обуви. «В Лондоне обувь никто не снимает, — смущенно пропищала Лизанька. — Не принято». Её отец сверкнул из-за накрытого стола недовольным взглядом, а мать скривила губы в натянутой улыбке. «Там очень чистые улицы, — весело добавил визитер. — Их частые дожди до блеска отмывают!» Но родителей семнадцатилетней Лизы интересовали не отмытые до блеска улицы в чужой стране, сами там не раз бывали, а отмытая репутация их беременной дочери. Её лицо уже пигментными пятнами пошло! А Германа всё нет… Но вот явился собственной персоной. Сопляк, однако, — почти синхронно сверкнуло в глазах молодых, цветущего вида, предков бестолковой дочери.
Закуска была отменная, но Герман все равно быстро захмелел. И очнулся в далёкой охотничьей избушке в лесных мещерских далях. «Был у нас любимый кот, — тихим голосом сказал отец его случайной девицы. — Дочка так плакала, прям рыдала. Пришлось похоронить вот тут, прямо у забора. Ну, чтоб было, где поминать.» И добавил:»Я, мальчик мой, посмотрел твои документы. Пока ты спал, тебе исполнилось восемнадцать. Родители твои далеко, в Лондоне. Пока что тебя не хватились. Знают, что разгильдяй. Так вот, если не женишься на дочке, — мужчина помолчал, — закопаю, где кота!»  «Так я и сам хотел!” — пророкотал юным баском растерявшийся пацан.  И с ужасом уставился на большое фото кота в глянцевой чёрной рамке, прибитое к стенке, стильно обставленной в русском духе избы.

Пора валить

«И надо мной летает НАТО. Оно мне надо?» — как бы между делом мелькнула в голове юного Германа посторонняя мысль, и тут же вылетела, словно и не было её.
Обнаружив себя обрученным, а потом и срочно женатым во время весенних каникул в Москве, он вернулся в Лондон к родителям, чтобы попытаться объяснить ситуацию, в которую попал со своей случайной подружкой Лизой и её бородатым, богатырского вида отцом. Про любимого кота своих новых родственников, похороненного у ограды загородного дома, он рассказывать не стал. А вот что забирает документы из колледжа и возвращается в Москву, сказал. И неожиданно нашёл понимание.  «А я думал, ты совсем балбес, — неожиданно мягко сказал отец. — Бежать отсюда надо. Не любят нас тут. Активы грозятся заморозить. Европа в упадке. Деньги им наши нужны. Тут с этим просто. Они ещё в XI веке загрузили всех евреев на корабли и выслали с острова на континент! А богатства присвоили. Припасли на будущее для своих Крестовых походов. Вот мы теперь вроде этих евреев — в любой момент могут всё отнять и выслать!»
«Так что этот твой тесть,  Нил Нилыч, — продолжил отец, — почти что прав. Избяная, посконнная Россия — это подводная лодка в автономном плавании. В ней есть всё  для спасения, а потом, глядишь, и всплывёт. Ты понял, о чем я, сын? Твоя когда рожает?
Ну, пацана родите, глядишь и капитаном на подводной лодке станет».
Герман знал эти нечаянные всплески патриотизма у своего отца, давно отчисленного из правящего класса России за неуспеваемость.
Такие, как он, уже устали ждать в своём сытом  и богатом, но скучном до зевоты, дальнем зарубежье, когда сменятся директор школы или хотя бы завуч. И вот вроде бы замаячило нечто. Говорят, что государь давно в коме. Недаром двойник словно молодильными яблоками объелся, аж лоснится весь! А речи, речи… да монитор это, как у всех этих! Короче, торжество геронтологии, как у наших бывших генсеков. При чем во многих, глядишь ты, странах…
«Так что давай, сын, вали отсюда, пока не поздно.  А я подскажу, где сундук в Подмосковье зарыл с золотом партии. На дедовской старой даче, у забора, за туалетной будкой. Ну, это там,  где кота! Ты же помнишь».
И Герман  проснулся.  Над крышей их дома у Гайд-Парка стоял шумный стрёкот, похожий на стрельбу из чапаевского пулемёта. Это над ночным Лондоном опять летал полицейский вертолёт, выхватывая лучами прожектора кучки бегущих черных подростков, одетых во все чёрное.
И все это одномоментно отражалось на экранах никогда не выключающихся гаджетов.
«Пожалуй, что и правда, пора валить, — с тоской подумал трудно обучаемый лондонский русский мажор. —  В Москву, — вентилятором зажужжало в его голове, выдувая все прочие мысли, — в Москву…»
» В пампасы… в глушь…в  Саратов…» — добавила бы его нечаянно случившаяся молоденькая и довольно начитанная жена Лиза. Но она была далеко и у нее как раз начались родовые схватки.

Накорми себя сам

Тонкую книжку «Накорми себя своим телом» раскупали с лотков у метро и на вокзалах со скоростью звука. Народ великой страны, лежащей в руинах, хотел знать, как быть здоровым без еды, тепла и горячей воды в городском доме. Оказывается, просто нужно нажать нужные энергетические точки на своём теле и оно согреется, и само себя накормит жировыми отложениями, накопленными при недавнем социализме, где может быть и не было мяса, но была варёная из хрящей и кожи животных питательная смесь под кодовым названием «колбаса докторская».
А сейчас в магазинах было много колбас, как говорили, из реального мяса животных, но не было денег. Практически ни у кого из тех, кто исправно продолжал ходить на работу в школу, в больницу, в шахту, на завод, а тем более в любое, даже стратегически важное для страны НИИ. Раз не стало страны, не стало и стратегии. Осталась одна тактика выживания и другая — быстрого обогащения. И там, и там были жертвы. Вплоть до смерти от болезни и голода или от пули бандита или конкурента, во втором случае. Короче: тьма накрыла города-миллионники и малые промышленные города с градообразующими заводами.
«Мы как свидетели недавней буржуазной революции просто обязаны передать молодым поколениям этот печальный опыт…» — подумал однажды Геннадий Набалдашников. И написал эту популярную брошюру по следам своей диссертации, которая так и не прошла аттестацию в его родном медицинском НИИ.
Остался доволен, но денег больших не поимел не только потому, что рубль совсем обесценился, а потому что переиздания в основном были пиратскими. «Балда ты, а не Набалдашников!» — возмутилась жена, когда денег совсем не стало. И ушла к соседу. Готовить он умел только яичницу. Стирать и гладить ему в голову не приходило. Мыться-бриться перестал. Пытался нажать энергетические точки на своём немытом теле. Не помогло. Тело не хотело само себя кормить. Врёт иногда наука! Пришлось сдать квартиру хлынувшим в столицу на стройку капитализма восточным племенам. И с этих денег самому кормить и поить своё тело. А не наоборот.

Шоколадные горы

У кого Бизе, а у кого — «безе»! Для неё, конечно, второе. Зачем ей знать, что Кармен убили в порыве страсти. Она сама кого хочешь убьёт! И не то чтобы жестокая такая, просто горячая. Гнев при случае мгновенно бил в голову и застилал глаза. После таких приступов она и налегала на сладкое. Тут, в Швейцарии, это было не трудно — шоколадные горы по величине соперничали со снежными. Инструктор по горным лыжам для ВИП персон из России Анастасия Забродская вышла из кафе и села в свой маленький фольксваген-жучок. Гнев внутри оседал и покрывался примирительной шоколадной глазурью. Вот так всегда. А ведь могла, могла столкнуть её с горы или направить на старую трассу, закрытую после оползня. Пусть поломала бы там руки-ноги, а то и голову! Эта новенькая клиентка, дочь русского полуолигарха, зачем-то вцепилась в её парня не по-хорошему. Ну, зачем ей нищий, по их меркам, массажист? А для Насти он стал настоящей опорой после того, как она поломалась на склоне и ушла из спорта. За таких, как он, девчонки до крови дрались в их детском доме! Любить безоглядно и отдать бесплатно? Нет уж. Пусть все же заплатит. Жизнью! Вот. Она вдавила газ до упора. Потом говорили, что тормоза отказали, что был вязкий горный туман, что она пыталась объехать застрявшую на горном повороте машину и голосовавшую рядом девицу, которую смела в бездну вместе с собой. Но уж рассмотреть кто именно там голосует, она точно бы не смогла, не успела. Хотя, как сказать…

Новый Пруст

Писатель он или не писатель, если он всю свою жизнь занимался ловлей неуловимых ощущений. И пытался запечатлеть их на бумаге. Романы его были бессюжетны, наполнены на стронний взгляд бессмысленным набором случайных, витиеватых словосочетаний. Но, как ни странно, эти объёмистые тома увенчались несколькими престижными премиями. Критикам полюбилось его очевидное презрение к устаревшим романным формам. И его объявили «новым формалистом» и поставили во главе мейстрима, состоящего из новичков, смотрящих в рот преуспевающему мэтру. Мейстрим — это нечто вроде быстрого и мутного потока. И хорошо, когда он впадает в море-океан мировой литературы. А вот если поток не добежал, не доплыл и увяз в Синявинских болотах, то что-то тут не так. Вот и наш писатель вдруг словно бы исписался. Перестал давать интервью с обещаниями новых книг. По слухам, уехал с семьёй в глухую деревню на время ковидного карантина.
Мало кто знал и ведал, что у плодовитого писателя, когда-то защитившего докторскую по творчеству постоянно упоминаемого всуе Марселя Пруста, был уже взрослый сын, которого с детства считали аутистом. Педагоги пытались уговорить родителей отдать молчаливого, лобастого, и словно бы всегда сонного ребёнка в специальную школу для «особых» детей. Но доктора наук (мама тоже была сотрудницей Пушкинского дома) не могли смириться с этим. Тем более, что психиатры, неврологи и прочие медики, окончательный диагноз ему не ставили. Он давно вырос, но не повзрослел. Навсегда остался ребёнком. И тем не менее, всегда писал без ошибок, крупным и чётким почерком. И вот однажды со скрипом пера и хриплым хрустом пишмашинки вылились на страницы его первые повести в стиле нового русского Пруста. Словно бы ни о чём. Но о чем-то несомненно великом.
Жаль, что этот молчаливый увалень с бессмысленной улыбкой на отёчном лице, все же заболел ковидом, который принесла в дом его сиделка, приехавшая из отпуска с Украины. Жаль, что скорая так и не доехала до деревни, где затаилась семья лжеписателя, new реалиста. И жаль, что не всякая речка, не всякий мейстрим впадает в моря-океаны. Иногда увязает в родных отечественных болотах непредсказуемых обстоятельств.

Ариозо

И пока он ходил за мороженным, она встретила другого и ушла с ним. С тех пор он всех своих жён ни на минуту не упускал из виду. И даже, когда он пел на сцене, они должны были сидеть за кулисами в пределах его видимости. И ни один человек мужского пола, допустим, осветитель, а тем паче, актер, не смели приблизиться к потёртому бархатному креслу, в котором сидела его очередная, но всегда законная, жена. Но кто же знал, что его нежную, юную Милочку уведет от него не мужчина, а громкоголосая и властная Аделина Высоцкая, главное меццо их оперного театра. Этого он не мог предвидеть и учесть. Никто, кроме Бога, не может заглянуть внутрь человека, чтобы увидеть и узнать его помыслы, мотивы поступков. А уж так называемые порывы души, вообще невидимая и непонятная посторонним аномалия.
Это случилось как раз на опере Верди «Отелло». Сам он исполнял там роль зловещего и коварного Яго, а Аделина пела Эмилию, жену злодея. Милочке наконец-то доверили петь Дездемону. Это был её дебют. От радости исполненности желаний и полноты жизни, она и сказала мужу, что после спектакля уже не вернётся к нему, а переедет жить к Аделине. А за вещами пришлёт кого-нибудь. Он пропел своего Яго словно бы на автомате, в полубессознательном состоянии от горячей душевной дрожи. В его глазах во время спектакля стоял кровавый туман. Но пел он при этом, как потом сказали, как никогда — на нерве, на взрыве злой страсти. Публика это любит. Его впервые за много лет в оперном настигли шквальные овации. Вызывали его на авансцену, бросали к ногам цветы. А он рвался за кулисы, чтобы… Да. Он все-таки настиг это исчадие ада. Она делила гримерку с его Милочкой. Там-то всё у них и началось, как он теперь догадался. Он ничего ей не сделал, как потом шептались, всего лишь «убил взглядом». Да… странная эта закулисная внезапная смерть вызвала кривотолки. Но никакого криминала следствие не обнаружило. Муж всего лишь зашёл в гримерку любимой жены, а её там не оказалось. Зато на полу в странных конвульсиях корчилось эта самая Высоцкая. Когда падала, ударилась, видимо, об угол гримерного столика. Он даже скорую ей вызвал. И похороны достойные этой одинокой оперной артистке организовал. Аделина была уже слишком немолода и не хороша собой. Поэтому в театре ей быстро нашли замену. Милочку он устроил на лечение в институт психиатрии в отделение последствий суицида. Зато его голос обрел новую силу. Особенно ему удавались страстные ариозо с роковым оттенком. Но он больше уже никогда не женился. Что да, то да…

Ангелина

«Меня терзают смутные сомненья…» — мелькнула в голове Артема мысль в стиле старинного романса. Не так уж стар, — подумалось, — но слишком романтичен для своих тридцати с небольшим. А вот тут — раз — и словно бы остался без сладкого. То есть, на отдыхе опять без Ангелины. Уехала к больной бабушке в Киев и застряла. Он часто думал о ней, видел её во сне. Вот и сегодня ночью тяжёлая влажная волна вожделения словно бы подняла его ненадолго и уронила на острые камни отмели. Океанский отлив страстей сродни настоящему. Не катастрофа, конечно же, но обидно, что и говорить, сидеть и ждать нового прилива. Глядишь, и выбросят волны на берег новую русалку. В смутном волнении он вышел из номера отеля и пошёл по Олимпийской набережной. В зимнем Сочи было стыло и неуютно. Снежная крупка била в лицо, а крупные мокрые хлопья так и норовили залепить глаза. И он не сразу понял, кто его окликает в этом вьюжном мареве. «Забавно, не правда ли, — сказала Ангелина, — ты собирался на Селигер, а очутился в Сочи. Я сказала тебе, что буду в Киеве, но тоже тебя обманула. Как ты думаешь, зачем нам эта глупая проверка чувств, если нас все равно, словно магнитом, притянуло друг к другу? Раз уж так случилось, хочу сделать тебе предложение: женись на мне, пока не поздно!»  И он не сказал «нет».

Курсы гигиены

Она старалась не радоваться «вслух», на людях. Боялась, отнимут счастьице. Уж пусть всегда при ней будет: поблекшее, застиранное, подштопанное — зато свое, не заемное. И в доме у нее был всегда образцовый порядок — ни соринки, ни пылинки. Коллекцию фарфоровых балеринок, доставшуюся ей от свекрови, она протирала едва ли не ежевечерне мягкой белой фланелью. Ей в голову не приходило, что муж тяготился этой стерильностью. И когда она пошла к соседке, огненно рыжей Агнии, за каким-то бесом её туда прямо с утра потянуло, как говорится, соли взять, не иначе, она прямо с порога в чужой прихожей споткнулась об узлы с грязной дачной одеждой вперемешку с немытой обувью. И среди этой почти что мусорной кучи она успела разглядеть новые, начищенные до блеска уличные туфли своего мужа. Сама всегда их чистила и выставляла в коридор, чтоб не искал перед работой. Так вот и сейчас он должен бы быть на работе, а получилось вона что.
Непричесанная, расхристанная, в засаленом халате, разгоряченная неведомо чем соседка, заметила её взгляд и смахнув липкую прядь со лба, прямо-таки загоготала: «А тебе жалко, что ли? Почему ты одна должна им пользоваться? Не боись, не карандаш, не затупится!»
Против ожидания, все разрешилось легко и быстро.
Лёнчик перенес вещи через площадку. Иногда Алевтина видела в окно, как они загружают в машину с виду не очень чистые сумки и рюкзаки и едут на дачу, оставив, как не раз она сама это видела, когда соседствовали и дружили, в раковине грязную посуду, с присохшими ко дну обьедками, а в ванной тазик с замоченными вещичками, которые до их приезда зарастали зелёной вонючей плёнкой.
Прирождённая чистюля и домохозяйка, оставшись в большой квартире одна, Алевтина продолжала протирать до блеска мебель карельской берёзы, мыть хрусталь и нежно смахивать пыль с фарфора. И однажды полушутя разместила «в контакте» обьявление:
«Уборщица экстра класса. Разберу и очищу от хлама антресоли и кладовки. Ненужное выброшу, нужное приведу в порядок. Могу вести курсы домашней гигиены для мужчин…» Подумала и добавила: …и женщин!»

Ожерелье

Знаешь, бывает, когда все вокруг молчит и затаилось, не хочет тебе открыться. А то вдруг каждая вещь, каждый предмет, каждая оброненная кем-то нечаянно фраза вступает с тобой в диалог, начинает стучаться в твоё подсознание и стремится прорваться, пролиться на экранную телефонную страничку. Ведь ты пишешь сразу в телефон, не так ли? Без правок? Как Бог на душу положит. Ведь так? Я лишена твоего умения и таланта, не пишу, не рисую, не сочиняю, но кое-что понимаю в этой жизни. Не зря же я когда-то закончила философский факультет МГУ. Странная профессия. По жизни мне не пригодилась. Но думать и обобщать научила.
Вот сейчас, пойми меня правильно, я хотела подарить тебе на память о нашей дружбе это ожерелье, но не могу. Потому что это не украшение, а притча, явленая нам предметно. Данная мне в напоминание. Притча о невозможности наслаждения, о недосягаемости желаемого. А все дело в застёжке. Я не заметила, когда покупала, что она испорчена. Кое-как все же застегнула и пошла на концерт Виртуозов Москвы, они тогда как раз довольно часто приезжали в Лондон. На концерты и мероприятия мы с мужем всегда ездили транспортом, с парковкой в центре большие проблемы. Я тогда в автобусе даблдекер случайно почувствовала неслышное скольжение ожерелья вниз по блузке атласного шёлка, и едва-едва успела его перехватить. В антракте, в толпе русской лондонской публики и принаряженных дам, бряцающих бриллиантовыми «монистами», я чувствовала себя раздетой — с голой шеей и глубоким, под ожерелье, декольте. А ведь хотела поразить знакомую пару, задравшую нос от хлынувших на них прибытков. Чтоб парочка эта задохнулась от зависти и злости. А у меня случился бы пароксизм победного наслаждения. Но не вышло. Я тогда прикрыла нечаянную нищенскую голизну широким шифоновым шарфом, слегка неуместным на закрытом фуршете для VIP персон. И, представь себе, с тех пор я охладела к этому ожерелью. И не стала чинить застежку. Посмотри, теперь этот ошейник напрасно свисает с края китайской вазочки на зеркальном столике. Так… пустое… не нужное… но красивое и дорогое. Вроде бы оно тебя украшает, а по сути, душит, давит и к чему-то обязывает. А притча знаешь о чем? Мне ведь так и не удалось починить наши отношения и накрепко, и надёжно пристегнуть к себе мужа. Так-таки он и соскользнул незаметно с моей шеи. И знаешь ли, легче стало… жизнь как бы оголилась, но и разгрузилась от ненужных опасений и боязни потерять нечто слишком уж пафосное, дорогое, а по сути, не очень и нужное…

Дар небес

Эта красота, смотри, словно бы неземного происхождения. Почему это космических пришельцев всегда изображают такими уродами? Откуда они знают! Может эта пронзительная синева глаз и есть главный дар небес человечеству: любуйтесь! И бойтесь ошибиться. Думаете, это человек. А это ангел. Падший. Демоническая, трагическая красота. Больно же было ему падать. А вы как думали…
И что ему делать, куда деваться, если он с детства не похож ни на кого из обычных киевлян. Да, у этих Сил тоже бывает детство. А откуда он вообще взялся?
Словно упал со звонницы Владимирского собора. Сошел с этих росписей Врубеля и Васнецова. Они, наверное, знали что-то такое, что нам всем не ведомо. Дано им было это зрение. Могли видеть невидимое. И смотри этот вот, этот…так похож на Спасителя, ну, на этот…Спас Нерукотворный… Смотри, не ошибись. Сам же и виноват будешь, что не угадал задумку Создателя. Это не иначе, как заговор небес. А что? Вот и Гагарин не зря так похож… ну, помнишь, как светился улыбкой. Он ею кажется, все народы успел обогреть. Так что с Днём Космонавтики тебя, приятель. Хотя здесь, в Киеве, вряд ли его теперь отмечают…

Туннельный эффект

У старика умер сын. Тоже старик. Было два старика, а остался один. Но старика эти были не простые. А учёные! Один академик, а второй членкор. Причём полным академиком каких-то сложных технических наук был как раз сын. Старик узнал о смерти сына случайно. Услышал в теленовостях и огорчился, потому что так и не собрался за всю жизнь попросить у сына прощения. Ведь они никогда не жили вместе, потому что старый этот членкор, когда был студентом, бросил беременную мать будущего академика и женился на дочери, вот как это ни странно прозвучит, полновесного академика этих сложных и засекреченных наук, которыми потом и занимались и ныне живой отец, и умерший сын, проживший какую-то странную в личном плане, словно бы параллельную отцу жизнь. Хотя в науке оба добились многого. А встречались только на кремлёвских паркетах, когда им вручали и лауреатские значки, и даже звезды Героев труда. А кстати, вреда от труда этих родственных по крови и плоти героев было для человечества немало. Потому что оба изобретали в разных своих секретных институтах смертельный луч. С разных сторон они подошли к моменту истины, словно тоннель рыли в скалистой горе с двух разных её сторон. И вот оставалось уже совсем немного для того, чтобы сойтись двум их разным учениям в одной точке, а вот не случилось. Унёс сын свой секрет на небеса. А отцовские разработки без этих секретов словно бы обнулились. Так ничего и не взорвалось на всеобщее счастье. Не сработал туннельный эффект. Не допустил Господь. Не успели встретиться в одной точке два смертельных подкопа под мироздание.